Майор Павел Дмитриевич Коренев оказался молодым человеком лет тридцати, мальчишкой, с точки зрения Евграфа Акимовича. «Быстро они в званиях нынче растут. Вон Слава у нас все в капитанах ходит», — мельком подумал старший следователь.
— Присаживайтесь, Евграф Акимович. Рад случаю познакомиться. Наслышаны о ваших делах. Оно и понятно, дела-то громкие. Давайте по порядку. Я с рапортами ознакомился, но, может, лучше вы сами расскажете обо всем. А потом и я свои карты выложу.
— Рассказывать особенно нечего, Павел Дмитриевич. — Старший следователь намеренно назвал майора по имени-отчеству, как бы принимая товарищеский, доверительный характер разговора. После этого он пересказал все, что знал сам о смерти Николаева, об убийствах Шалыгина, Фильки, Ходжаева, о смерти Мамлюкова. — Отсюда вывод: есть у нас где-то утечка информации, иначе не знали бы в группировке «Пророка» о том, что мы вышли на Расула и наблюдали за квартирой на Замшина. Кроме того, последняя облава на Некрасовском рынке, где должен был объявиться человек «Пророка», фактически сорвалась. Кто-то его предупредил.
— А как вы об этом узнали?
— Ходили мы за неким Ильей, который причастен был к делу Николаева. Похоже — пустышку тянем. Мелкие торговые связи. Продавал, чтобы заработать на наркоту. Походили да бросили. Людей на серьезные дела не хватает. Думаем — никуда не денется. Вдруг — звонок! Звонит мне некий Шурик, близкий дружок Ильи. Последнее время в одной квартире жили, тоже наркоман, конечно. Слышу по голосу — в панике!
— Евграф Акимович, Илью убить хотят!
— Кто? За что?
— Не могу говорить по телефону, но знаю, что убьют.
Назначаю ему встречу в мороженице на Московском проспекте. Он приходит в парике каком-то дурацком, темных очках — насмотрелся боевиков, одним словом.
— В чем дело, Шурик? — спрашиваю.
Он молчит, оглядывается. Потом говорит:
— Евграф Акимович, Илья всегда был чистый. Так нужно было.
— Ничего не понимаю. Почему нужно было? И какой же он чистый, если травой торговал?
— Вы не понимаете, — продолжает этот малец, а сам трясется весь. — Я все вам скажу, если вы его спасете. — И чуть не плачет.
Ну пообещал я ему сделать все, что могу, а он не верит, говорит: «Я сам пойду с Ильей; если его будут убивать, успею крик поднять, пусть и меня тоже… но, может, убийц схватят».
Тут я разозлился, говорю: «Да расскажи ты толком, что к чему». Ну вот и выяснилось, что Илья работал сторожем на складе небольшой фабрики, выпускающей мелкий трикотаж. Склад всегда завален. Продукция идет плохо. Импорт душит. Вот там среди тюков и складывали опий, который откуда-то в Питер привозили. А Илья-то засветился. Тут вчера он записочку получает: «Отец в последний раз тебе посылочку шлет. Потом кормись сам». Илья перепугался, пошел на Некрасовский и мелкому торгашу вместе с деньгами за траву передал записку: «Ко мне нельзя. Со мной сероглазые гуляют». Тогда ему позвонили, и кто-то сказал: «Илюша, придешь на рынок послезавтра ровно в двенадцать. С тобой дядя Гена поговорить хочет».
— Он мне все это сказал. Я говорю: «Не ходи». А Илья только рукой махнул: «Все равно найдут, а там народу много, глядишь, не тронут». Как я его ни уговаривал, слушать не стал. Обкололся, до сих пор пластом лежит. А я к вам.
Мы быстренько организовали облаву, да только никто к Илье не подошел, и вообще на Некрасовском ни одного самого захудалого торговца не было. Илью мы пока отправили к старикам родителям на Украину, в село. А сами вот сидим сложа руки.
— Дядя Гена нам, пожалуй, известен. На Некрасовском в «комке» сидит, а вас порадовать могу, — сказал майор. — Дело это мы у вас заберем. Слишком уж далеко зашло. А деза, пожалуй, дело нужное. Это хоть и ваши проблемы, да могут и нас коснуться.
Евграф Акимович вроде бы почувствовал облегчение, но в то же время жаль ему вдруг стало с «Мефисто» и Михальченко расставаться.
Вернувшись к себе, он тщательно разобрал бумаги, оставив все, с его точки зрения, важное по Михальченко, составил сводную справку, вложил в конверт, опечатал и отправил майору Кореневу.
Потом сходил к генералу, попросил разрешения просмотреть личные дела некоторых сотрудников в отделе кадров.
На просмотр личных дел у Евграфа Акимовича ушло всего полтора часа. Он сделал у себя в блокноте кое-какие пометки, потом сел за составление «Плана операции». По плану этому выходило, что они привозят в Питер Илью и выставляют его как подсадного. Омоновцы, естественно в гражданском, будут ждать своего часа. Илья должен явиться к «дяде Гене» на Некрасовский.
Составив план, Евграф Акимович опять же вложил его в конверт, запечатал как положено и, зная, что шефа на месте нет, пошел к Наде:
— Наденька, как настроение, как шеф?
— Настроение поганое, а шефа нет, — тут же отреагировала Надя Керосин.
— Передайте, пожалуйста, ему срочно, как только появится. — И, положив конверт на стол, старший следователь удалился.
Через два дня ровно в двенадцать на Некрасовском по условному сигналу устроили облаву. Коммерческий ларек был закрыт наглухо, металлические шторы опущены. Удалось, правда, взять пару наркоманов, которые, не зная об облаве, пытались сбыть свои «конфетки». О «дяде Гене» никто из них толком ничего не слышал. Говорили в один голос, что где-то на рынке есть такой человек, но кто он, никто не знал. Директор рынка, правда, сказал, что этого самого «дядю Гену», или Геннадия Охлопина, знает, лицензия у него в порядке, но со вчерашнего дня ларек закрыт. Заболел, наверно.
А еще через полчаса Надя Керосин сидела в кабинете у бывшего своего шефа и в присутствии Евграфа Акимовича «кололась», размазывая слезы по некрасивому, круглому, как непропеченный блин, лицу. Да, полтора года назад познакомилась с парнем. Звать Евгений, фамилия Коротаев. Видный, красавец, богатый. Влюбилась с ходу. Подарки делал, деньги давал, потом сказал, что хорошую жизнь заработать надо, и велел приносить с работы любые справочки, если будут в них упоминаться Мухаммед, «дядя Гена» и вообще все о наркоте. За каждую копию сначала подарки делал, зеленые давал на мелкие расходы, а последние месяцы ничего не дает, только говорит — копить надо, в семейную копилку складывать, жениться обещал.
— Небось страшновато было в сейф-то лазать? — спросил шеф.
— А ничего страшного, — простодушно ответила Наденька. — У меня второй ключ ведь есть. Я дверь закрою, мало ли — колготки поправить, нужную бумажку выну, почитаю, потом дома по памяти запишу, если много, то главное выписывала.
Вот и закончилась карьера Нади Керосина, Надежды Ивановны Козловой, выпускницы ПТУ по профессии машинистка. Проработав в УВД четыре года машинисткой, потом, когда многие разбежались по коммерческим структурам, была переведена в секретари к начальнику. Жаль девочку, может, и злобилась от страха и безнадежности.
— Ну, что делать будем? — прервал его размышления Леонид Кириллович, когда Надю увели.
— Ничего не будем делать. Мы все ФСБ передали. Они теперь и будут суетиться.
— А как с Михальченко?
— Ну! Здесь повременим. Михальченко к наркоте, по-моему, имеет косвенное отношение. Поживем — увидим.
— С тобой, Евграф Акимович, хлопот не оберешься. Но тут ты прав, издательство им отдавать жаль. Действуй!
Глава двенадцатая
Ближе к вечеру ко мне подошел Семенцов.
— Стас, не уходи после работы, поедем к боссу.
До конца рабочего дня я успел сходить с Томой на кофе с пирожными, по дороге мимоходом осведомился, как поживает Коля. В ответ Тома пожала плечами.
— Звонит время от времени, мне сулит золотые горы, тебе, сам понимаешь, сосновый мундир.
— Однако не появляется!
— Занят! Коммерсант! — усмехнулась Тома.
— Впрочем, ему в издательство вход заказан. Охрана у нас строгая.
Вечером на семенцовском «вольво» мы отправились к директору. Однако не в его люкс-апартаменты, а на Васильевский, в небольшую двухкомнатную квартирку на Одиннадцатой линии. Конечно, здесь особого шика не было, но мне, честно говоря, такой обстановочки, сколько ни лови бандитов, век не видать.
Виталий Алексеевич был один, и это меня слегка удивило. А как же вездесущий Василий?
Как бы отвечая на мой вопрос, Михальченко сказал:
— Это моя нелегальная квартира. Убегаю от мира. Хочется иногда побыть одному. Мне все друзья твердят: опасно, не отпускай от себя Василия, а то и вторую гориллу заведи. Так ведь от судьбы не уйдешь. Здесь, в чистом углу, — мое спасение.
Я понимал, что говорит он это для меня, поскольку Диме был хорошо знаком отшельнический скит директора. Надо сказать, шеф не переставал удивлять меня. Во второй комнате я увидел небольшой иконостас, в подсвечнике, свечей на десять, одна догорала. Перед иконой Владимирской Пресвятой Богоматери в углу теплилась лампадка. И вообще комната напоминала часовенку.